Встречаясь с представителями первой волны нашей эмиграции и их потомками в Югославии (в начале 2000-х), мы, творческая группа Российского фонда культуры, благодарно приняли из рук замечательной русской женщины А.М. Анненковой ценную библиотеку. Ее наши соотечественники собирали чрезвычайно трепетно, любовно, на протяжении многих десятилетий — с того момента, как братская югославская земля приняла из охваченной братоубийственной войной России первых беженцев. Вручая нам этот подарок, Алла Митрофановна произнесла душевную, проникновенную речь:
«Мы — потомки старой России, чьи родители покинули свою Родину, Русь в тяжелые годы революции. Здесь, на чужбине, они воспитали нас в русском духе. Их завет для меня и таких, как я, всегда звучал так: «Люби Родину, Люби Русь, не забывай, что ты русская. Нельзя стыдиться своих предков, надо годиться ими и беречь свою русскость. Ушли наши родители в лучший мир, но оставили нам самое дорогое, что у них было — русский дух, русский язык, богатую русскую культуру, русскую литературу. Теперь передаю вам, в русские руки, бесконечно любимые книги. Пусть каждый, читая их, вспоминает историю, русскую быль, знаменитых наших летописцев, героев, художников — все, чем богата была, есть и будет наша Русь. Да здравствует новая Россия!».
Среди томов библиотеки немало изданий, представляющих немалый интерес для музейщиков, букинистов, собирателей книг и просто заядлых библиофилов. Но главная ее ценность состоит не в этом. В чем? На этот вопрос кратко и в то же время вполне исчерпывающе ответила тогда сама дарительница:
— Это — частичка российской истории, причем самого трагического ее периода. Связанного как с Гражданской войной, так и с жизнью наших соотечественников в изгнании. Часть книг была привезена сюда, в Югославию, теми, кто вынужденно покинул Родину — русскими офицерами, кадетами, их родными и близкими. Очень, наверное, символично и показательно то, что эти люди взяли с собой на чужбину как свое главное богатство дорогие для них книги. И, конечно, иконы… Иконы и книги — вот основной багаж, который везли из России русские люди. Кстати, почти все хранящиеся у меня образа были когда-то доставлены сюда с Родины. Другая часть библиотеки представлена книгами, которые были вновь изданы, либо переизданы русскими здесь, в стране, которая в те времена называлась Королевством сербов, хорватов и словенцев. Это — духовная, философская, историческая, публицистическая литература, научные труды, книги по искусству, проза, поэзия… Абсолютное большинство среди изданий составляют те, которые в тогдашней советской России были обречены в лучшем случае на забвение. Книгопечатание в Югославии в период между двумя мировыми войнами переживало настоящий бум. Разумеется, благодаря русским эмигрантам…
А. Анненкова родилась в 1922 году, за границей. Ее отец, Митрофан Дмитриевич, был родом из Курска. Мать, Антонина Васильевна, урожденная Кирсанова — из Воронежа. В Гражданскую оба были на фронте. Он воевал в чине подпоручика, она служила сестрой милосердия. К 1920 году основные сражения между красными и белыми перемещались все больше на юго-запад России. Так Анненковы сначала оказались в Крыму, а затем по морю эмигрировали. Это удивительно — встретить где-то за рубежом с виду обычную для тех мест даму преклонных лет, никогда не жившую (во всяком случае долго) в России и при этом отменно говорящую по-русски. К тому же очевидно склонную к литературному творчеству на языке исторической родины.
— Моя мама в плане литературных способностей была на голову выше меня, — явно поскромничала, отвечая на вопрос о ее прекрасном русском, Алла Митрофановна. — Она писала хорошие стихи, изысканно выражала себя в письмах. Хотя, смею надеяться, родители и меня научили неплохо говорить по-русски, а главное, привили любовь к русской истории, нашей национальной культуре.
Когда сюда приезжали туристы из Советского Союза, мне порой их речь представлялась какой-то неправильной, неестественной что ли… Позже, когда Союз уже распался, впервые отправилась в Россию и однажды услышала там комплимент: «Вы говорите пушкинским языком». Конечно же, слышать такое было очень приятно.
Есть у меня одна знакомая сибирячка, физиотерапевт. В свое время вышла замуж за серба, потом они развелись, и эта женщина какое-то время жила в моей квартире. Разговаривает она на каком-то странном смешанном диалекте, то есть правильно не говорит ни по-сербски, ни по-русски. Как-то высказала ей: «Галя, ты русская или кто? Неужели забыла родной язык?! Как ты вообще могла его забыть? Я тут всю жизнь прожила, но говорю по-русски нормально, а почему ты свою речь так исковеркала?».
Практически образцовое русскоязычие собеседницы выглядело вдвойне похвально оттого, что она, в отличие от многих девушек из русских семей в Югославии, в «эмигрантских» учебных заведениях не обучалась вовсе. Начальную школу закончила в обычном интернате, в одном из городов Словении. Затем их семья переехала в Белую Церковь (Бела Црква — серб.) где находился эвакуированный Мариинский Донской институт. Именно в нем получали необходимые для дальнейшей жизни знания и навыки молодые дамы русского происхождения.
— Мне туда поступить не довелось, — посетовала Алла Митрофановна. — Наши материальные возможности были в общем-то весьма скромными. К тому же дальнейшая судьба института в то время (уже шла Вторая мировая война) была под большим вопросом, и его начальница Наталья Духонина рекомендовала моей маме определить меня в сербскую гимназию. Когда я там отучилась, шел 1941 год. Мариинский институт к тому моменту действительно закрылся. И все же от недостатка образования я, как мне кажется, никогда не страдала. Благодаря маме много лет постигала великолепную русскую литературу, великую русскую историю. Вспоминается в связи с этим такой любопытный эпизод: мама умудрилась привить любовь к России и всему русскому одной молодой хорватке, помогавшей нам по хозяйству. Та, изначально католичка, приняла православие, выучила русский язык, и мы через какое-то время могли вполне свободно общаться с ней по-русски.
Впервые А. Анненкова вместе с ее мамой сумели выбраться на историческую родину лишь в 1964 году, когда несколько потеплели отношения между СССР и титовской Югославией. Побывали, в частности, в Тамбове, где жила в то время старшая сестра Антонины Васильевны Александра.
— Это была невероятно трогательная встреча. Тетя Шура то и дело водила руками по лицу матери, будто все никак не могла удостовериться в реальности происходящего. Ведь со времени их расставания минули многие десятки лет… Когда-то тетя так же, как и мама, служила медсестрой на фронтах Первой мировой войны. Но у нее не было возможности эмигрировать в 1920-м. Тетя Шура смогла побывать у нас в Югославию «с ответным визитом», тоже в 1960-е… Когда думаю о том, как нас, русских, разбросала в свое время судьба, очень грустно становится. Россия без всех этих войн и революций могла быть сказочно богатой, наверное, самой богатой страной в мире. Во всех смыслах. Уже после распада СССР я немного поездила по России в составе группы — как мы тогда называли — паломников. Побывала на Байкале. И знаете, что на меня произвело самое сильное впечатление? В каком-то маленьком селении, в сельской школе я увидела на стене огромный потрет Николая II. Даже мурашки по коже побежали. В сибирской глуши — портрет императора Николая Романова!.. В этом, наверное, был некий особый знак. Все доброе, что когда-то существовало в России, а потом по каким-то причинам оказалось утраченным, рано или поздно вернется. Мои родители с первых дней своей эмиграции в это верили. Когда они очутились здесь, у них с собой не было ни плошки, ни ложки, но это их совсем не беспокоило. Они, как и многие их братья и сестры по несчастью, отчего-то полагали, что уже через несколько месяцев вернутся в Россию.
Алла Митрофановна с грустью сообщила, что из всех Анненковых, некогда покинувших Родину, и их потомков она, по-видимому, одна осталась на гостеприимной земле Югославии. Что давно покинули мир живых все ее близкие — мать, отец, младший брат Николай, получивший образование в эвакуированном в том же 1920-м Крымском кадетском корпусе. И уже много лет она, регулярно наведываясь из югославской (теперь — сербской) столицы, навещала их могилы на русском кладбище в Белой Церкви. А еще в этом маленьком сербском городке она каждый год покупала к Пасхе на базаре «настоящий творог, а не тот, что продают в Белграде».
— Я очень люблю заварную сырную пасху и всегда делаю ее сама, — не преминула поделиться своими кулинарными познаниями и умениями А. Анненкова. — Меня еще мать когда-то наставляла: «Заварная пасха может неделю стоять как свежая, а обыкновенная сырная пасха портится очень быстро». Изюм при этом не кладу ни в пасху, ни в кулич — не по вкусу. Вместо изюма использую цукат, ваниль — и то скорей для запаха.
На прощание Алла Митрофановна сердечно пожелала нам всяческих успехов в нашем начинании — возвращении в Россию когда-то вывезенных из нее духовных и культурных ценностей — и без особой патетики в голосе произнесла:
«Россия — крепкая, выносливая, она все трудности, все напасти выдержит. И станет еще крепче».
